Неточные совпадения
Он стал расспрашивать меня о судьбе Ивана Кузмича, которого называл кумом, и часто прерывал мою речь дополнительными вопросами и нравоучительными замечаниями, которые, если и не обличали в нем человека сведущего в
военном искусстве, то по крайней
мере обнаруживали сметливость и природный ум.
Они посредством его, как другие посредством
военных или административных
мер, достигли чего хотели, то есть заняли земли, взяли в невольничество, сколько им нужно было, черных, привили земледелие, добились умеренного сбыта продуктов и зажили, как живут в Голландии, тою жизнью, которою жили столетия тому назад, не задерживая и не подвигая успеха вперед.
Давно ощущалась потребность в разъединении гражданской и
военной частей, и эта
мера вскоре оказала благодетельные действия.
Ее
военные действия имели желаемый успех: по крайней
мере Бурмин впал в такую задумчивость, и черные глаза его с таким огнем останавливались на Марье Гавриловне, что решительная минута, казалось, уже близка.
Бахметев имел какую-то тень влияния или, по крайней
мере, держал моего отца в узде. Когда Бахметев замечал, что мой отец уж через край не в духе, он надевал шляпу и, шаркая по-военному ногами, говорил...
В то время в
военной среде жестокое обращение не представлялось чем-нибудь ненормальным; ручные побои, палка, шпицрутены так и сыпались градом, но требовалось, чтоб эти карательно-воспитательные
меры предпринимались с толком и «за дело».
По крайней
мере я не замечал, чтобы чиновники с университетским образованием относились к экзекуциям иначе, чем
военные фельдшера или кончившие курс в юнкерских училищах и духовных семинариях.
Так, по крайней
мере, все его в нашем городе звали, и он не только не оставался безответен, но стремглав бежал по направлению зова. На вывеске, прибитой к разваленному домишке, в котором он жил, было слепыми и размытыми дождем буквами написано: «Портной Григорий Авениров —
военный и партикулярный с Москвы».
Говорят, там, в первом-то разряде, начальство не совершенно военное-с, по крайней
мере другим манером, чем у нас, поступает-с.
После Чернышева был принят приехавший откланяться генерал-губернатор Западного края, Бибиков. Одобрив принятые Бибиковым
меры против бунтующих крестьян, не хотевших переходить в православие, он приказал ему судить всех неповинующихся
военным судом. Это значило приговаривать к прогнанию сквозь строй. Кроме того, он приказал еще отдать в солдаты редактора газеты, напечатавшего сведения о перечислении нескольких тысяч душ государственных крестьян в удельные.
«Можно по крайней
мере предположить уменьшение огромных расходов, которые нужны при теперешнем
военном устройстве, имеющем целью возможность в 24 часа захватить владения противника и дать решительное сражение через неделю после объявления войны!»
В-8-х, ввиду безграничного нравственного и общественного влияния женщин конгресс убеждает их оказать свою поддержку всему тому, что может способствовать миру, ибо иначе на их ответственности должно лежать в большей
мере всякое продолжение настоящего
военного положения.
Из сумасшедшего дома доктора выпускают отказавшегося, и тогда начинаются всякие тайные, хитрые
меры, чтобы и не отпустить отказавшегося, поощрив тем других отказываться так же, как и он, и вместе с тем не оставить его среди солдат, чтобы и солдаты не узнали от него того, что призвание их к
военной службе совершается совсем не по закону бога, как их уверяют, а против него.
Но и эта
мера не спасает
военное начальство от неудобного молодого человека.
С официальной точки зрения отказ от участия в
военной службе, в которой служит сам царь и которая благословляется церковью, представляется сумасшествием, и потому из Петербурга пишут, что так как молодой человек должен быть не в своем рассудке, то, не употребляя еще против него крутых
мер, отправить его для исследования его душевного здоровья и для излечения его в дом умалишенных.
Петр Великий принял первые
меры для введения яицких казаков в общую систему государственного управления. В 1720 году яицкое войско отдано было в ведомство
Военной коллегии. Казаки возмутились, сожгли свой городок с намерением бежать в киргизские степи, но были жестоко усмирены полковником Захаровым. Сделана была им перепись, определена служба и назначено жалованье. Государь сам назначил войскового атамана.
— Ваше превосходительство! воля ваша, а я не могу… Извольте же мне по крайней
мере сказать, что же я такое сделал? За что же я должен идти в
военную службу?
— Кончил! — отвечал молодой человек высокого роста, в
военном сюртуке и кавалерийской фуражке. — Только, воля твоя, по-моему, лучше стреляться на плаще. Два шага!.. по крайней
мере надобно четыре.
Через несколько месяцев в одном перечне убитых на Кавказе было напечатано имя полковника Бегушева: Тюменев вместе с Траховым, хлопоча об определении Александра Ивановича в
военную службу, постарались, чтобы он, по крайней
мере, был принят хоть сколько-нибудь в приличном чине.
Воспитывался он сначала в дворянском институте, потом в Московском университете и, кончив курс первым кандидатом, поступил в
военную службу, будучи твердо убежден, что эта служба у нас единственная хоть сколько-нибудь облагороженная в смысле товарищей, по крайней
мере: память о декабристах тогда была очень еще жива в обществе!
Вершинин. Да-с… Но мне кажется, все равно, что штатский, что
военный, одинаково неинтересно, по крайней
мере в этом городе. Все равно! Если послушать здешнего интеллигента, штатского или
военного, то с женой он замучился, с домом замучился, с имением замучился, с лошадьми замучился… Русскому человеку в высшей степени свойствен возвышенный образ мыслей, но скажите, почему в жизни он хватает так невысоко? Почему?
Нельзя сказать, чтобы Петр в это время вполне уже обнял все отрасли государственного управления, вполне и ясно сознал все, что необходимо было сделать для благоденствия и славы России; но по крайней
мере относительно
военного дела взгляд Петра значительно уяснился и расширился после первого азовского похода.
Со всеми возмутительными
мерами побуждения кое-какие полукалеки, наконец, были забриты и началась новая мука с их устройством к делу. Вдруг сюрпризом начало обнаруживаться, что евреи воевать не могут. Здесь уже ваш Николай Семенович Мордвинов никакой помощи нам оказать не мог, а
военные люди струсили, как бы «не пошел портеж в армии». Жидки же этого, разумеется, весьма хотели и пробовали привесть в действо хитрость несказанную.
Он от самого своего рождения никого и ни в чем еще не послушался; а за намерение его идти в
военную службу надобно благодарить бога, потому что там его по крайней
мере повымуштруют и порастрясут ему матушкины ватрушки; но полагал бы только с своей стороны лучшим — поступить ему в пехоту, так как в кавалерии служба дорога; записывать же его в депутатское собрание — значит продолжать баловство и давать ему возможность бить баклуши.
— Господи!.. Варшава…
военная служба, — пожимала плечами старуха. — Но что же за причины, по крайней
мере?
Вскоре после грозного объявления о полевом
военном суде пожары совершенно прекратились, а между тем последовало несколько вызванных исключительно ими правительственных
мер весьма знаменательного свойства.
— М-да… «енарал»… Пропишет он им волю! — с многозначительной иронией пополоскал губами и щеками полковник, отхлебнув из стакана глоток пуншу, и повернулся к Хвалынцеву: — Я истощил все
меры кротости, старался вселить благоразумие, — пояснил он докторально-авторитетным тоном. — Даже пастырское назидание было им сделано, — ничто не берет! Ни голос совести, ни внушение власти, ни слово религии!.. С прискорбием должен был послать за
военною силой… Жаль, очень жаль будет, если разразится катастрофа.
Это была эстафета от полковника Пшецыньского, который объяснял, что, вследствие возникших недоразумений и волнений между крестьянами деревни Пчелихи и села Коршаны, невзирая на недавний пример энергического укрощения в селе Высокие Снежки, он, Пшецыньский, немедленно, по получении совместного с губернатором донесения местной власти о сем происшествии, самолично отправился на место и убедился в довольно широких размерах новых беспорядков, причем с его стороны истощены уже все
меры кротости, приложены все старания вселить благоразумие, но ни голос совести, ни внушения власти, ни слова святой религии на мятежных пчелихинских и коршанских крестьян не оказывают достодолжного воздействия, — «а посему, — писал он, — ощущается необходимая и настоятельнейшая надобность в немедленной присылке
военной силы; иначе невозможно будет через день уже поручиться за спокойствие и безопасность целого края».
— Я сказал, что подумаю, но что, во всяком случае, необходимое условие — свобода слова и печати, что иначе я просвещения не мыслю. Они заявили, что в принципе со мною совершенно согласны, что
меры против печати принимаются только ввиду
военного положения. Уверяли, что теперь большевики совсем не те, как в прошлом году, что они дорожат сотрудничеством интеллигенции. Через два дня обещались приехать за ответом.
Конечно, может быть, генерал очень преувеличивал царствовавшее в
военных школах тридцатых годов растление, или, по крайней
мере, дурное мнение о корпусах принадлежало ему единолично? Но генерал ручался, что «не один он так думает, и перечислил несколько лиц из важных государственных особ, недовольных общественным в то время воспитанием».
Грубость и невоспитанность военно-медицинского начальства превосходила всякую
меру. Печально, но это так:
военные генералы в обращении с своими подчиненными были по большей части грубы и некультурны; но по сравнению с генералами-врачами они могли служить образцами джентльменства. Я рассказывал, как в Мукдене окликал д-р Горбацевич врачей: «Послушайте, вы!» На обходе нашего госпиталя, инспектор нашей армии спрашивает дежурного товарища...
Однажды под вечер, где-то под Каинском, наш поезд вдруг стал давать тревожные свистки и круто остановился среди поля. Вбежал денщик и оживленно сообщил, что сейчас мы чуть-чуть не столкнулись с встречным поездом. Подобные тревоги случались то и дело: дорожные служащие были переутомлены сверх всякой
меры, уходить им не позволялось под страхом
военного суда, вагоны были старые, изношенные; то загоралась ось, то отрывались вагоны, то поезд проскакивал мимо стрелки.
Всё это, конечно, хорошо, лучшего и не нужно, но беда в том, что отставной
военный обрадовался молодежи не в
меру.
Он совершенно забыл о нем, иначе бы он давно уже облегчил его участь… Устранить его для пользы дела, дела великого — таковым считал граф Аракчеев созданные им
военные поселения — было необходимо, но наказание через
меру не было в правилах Алексея Андреевича.
Они были обязаны обучаться
военному искусству и совершить, по крайней
мере, пять, так называемых, «караванов».
Исполинские Альпийские горы, покрытые снегами, представили для них изумительное, невиданное до тех пор зрелище. Дорога в горах становилась все затруднительнее и затруднительнее, но, несмотря на это, Суворов продолжал идти безостановочно вперед, спеша к городу Белинцону, расположенному у подошвы горы Сен-Готард. Там должны были быть наготове, по крайней
мере, уверяли австрийские
военные власти, мулы, которыми Австрия обязалась снабдить русские войска для подвоза орудий и провианта.
— И так, мы будем вести в начале кампании войну гверильясов. Мое воеводство доставит до 30 тысяч повстанцев; расчислите по этой мерке, что дадут все губернии от Немана до Днепра, по крайней
мере 200. Присовокупите к ним войска Франции, Англии, Италии и Швеции. Я получил из Парижа известие, что Мак-Магону велено поставить четвертую колонну на
военную ногу. На берег Курляндии высадится десант из Швеции с оружием и войском, предводимым русскими знаменитыми эмигрантами.
Пример Франции, доведенной этим учением ее энциклопедистов до кровавой революции, был грозным кошмаром и для русского общества, и хотя государь Александр Павлович, мягкий по натуре, не мог, конечно, продолжать внутренней железной политики своего отца, но все-таки и в его царствовании были приняты некоторые
меры, едва ли, впрочем, лично в нем нашедшие свою инициативу, для отвлечения молодых умов, по крайней
мере, среди
военных, от опасных учений и идей, названных даже великою Екатериной в конце ее царствования «энциклопедическою заразою».
Для недоумевающих русских людей я и пишу эти строки, по
мере сил желая разъяснить положение театра войны, опираясь в данном случае на такие
военные авторитеты, как офицеры генерального штаба с командующим армией А. Н. Куропаткиным во главе.
Он не сомневался, что существование манифеста, по крайней
мере, известно князю Дмитрию Владимировичу Голицыну, которому, в качестве московского
военного генерал-губернатора, надписью на конверте поручалось вскрыть его в свое время, но не решился объясниться с князем по этому предмету, не имев на то полномочий.
Опять хохот, и опять ко мне жалобы. Нет, вижу — не годится этот с
военными приемами, и нашел кое-как цивилиста, который был хотя не столь лют, но благоразумнее действовал: перед учениками притворялся самым слабым добряком, а мне все ябедничал и повсюду рассказывал ужасы о моем зверстве. Я это знал и, видя, что эта
мера оказывается действительною, не претил его системе.
Нельзя продолжать делать вид, что ничего особенного не случилось, что произошло лишь буйство, безобразие и скандал, которому легко положить предел полицейско-военными
мерами.